Четвертого мая 1823 года на должность министра финансов России был назначен Егор Францевич (Георг Людвиг) Канкрин. Это стало началом двадцатилетней эпохи в истории Минфина, на которой в полной мере лежит отпечаток личности человека, заслужившего в дореволюционной России репутацию лучшего министра. Уроки той эпохи не только интересны, но и полезны сегодня.
Д. А. Казанцев, кандидат юридических наук, руководитель департамента нормативно-правового регулирования
Егор Францевич КанкринРассказ о выдающемся историческом персонаже принято начинать со сведений о жизненном пути. Но в случае с Е. Ф. Канкриным это не просто биографическая справка, это вехи формирования личности, которые потом в полной мере выразились в его практической деятельности на посту министра финансов. И даже больше — отчасти это слепок эпохи.
Егор Францевич родился близ Франкфурта-на-Майне в 1774 году. Немецкое происхождение не было чем-то из ряда вон выходящим для специалистов на русской службе: миграция из Германии в Россию в XIX веке — дело обыденное, а к концу столетия и вовсе достигшее огромных масштабов. Русская служба давала перспективы, карьерные возможности и пространство для приложения таланта.
Однако нужно было выдержать конкуренцию и с соплеменниками, также приехавшими строить карьеру в России, и с русскими аристократами. Егор Францевич на первых порах в этом вопросе имел фору: в 1797 году он приехал в Россию не на пустое место, а помощником к своему отцу, который к тому времени успел найти хорошую должность и служил управляющим солеварен.
Но это преимущество быстро сошло на нет. Канкрин-младший умудрился поссориться с отцом, да так, что разом потерял и содержание, и место. Следующие три года являются во всех смыслах самым темным периодом в его биографии: сведений о них немного, сам Егор Францевич скупо упоминает лишь о том, что он жил в состоянии крайней нужды и не чурался любой офисной работы. Именно тогда, по его собственным словам, выработалась в нем та привычка к бережливости, которую он пронес и через всю жизнь, и через профессиональную деятельность.
Окончание времен прозябания стало еще более таинственным, чем их течение. Что-то такое произошло в 1800 году в жизни молодого немца, что дало новый импульс его карьере. Да еще какой! Сам Канкрин в мемуарах обходит этот момент красноречивым молчанием. Внешние признаки события столь же заурядны, сколь и необъяснимы: работая секретарем у бизнесмена А. И. Перетца[1], Канкрин не оставлял интеллектуальных занятий и в числе прочего написал очерк по перспективной теме: «Об улучшении овцеводства в России», и очерк этот немыслимым образом попался на глаза государственному канцлеру И. А. Остерману[2], который оценил его по достоинству.
Как бы то ни было, карьера Канкрина-младшего пошла в гору: в 1803 году он — советник экспедиции государственных имуществ, в 1805 году — статский советник, с 1809 года — инспектор немецких поселений. В этом же году он переходит на интендантскую службу.
И вот этот карьерный шаг стал счастливым не только для будущего министра финансов, но и для всей России.
Несравненный интендант
Для Е. Ф. Канкрина счастливо сложились три обстоятельства. Во-первых, личные таланты и феноменальная скрупулезность и обучаемость. Во-вторых, немецкое происхождение: немецкие теоретики и практики оказывали широкую поддержку России в преддверии неизбежной войны с Наполеоном и охотно рекомендовали при дворе молодого талантливого соотечественника. В-третьих, и это было уникальным качеством Канкрина: его отличало умение соблюдать чистоту рук даже при доступе к большим деньгам.
В течение XVIII века в России распространялось и укоренялось казнокрадство феноменальных масштабов. И все усилия последующего столетия не смогли его уничтожить. А воровать на войне и вовсе стало нормой, причем в те времена это было присуще не только русской армии. На войну можно было списать все, чем интенданты всех уровней охотно пользовались. Вследствие этого к интендантам относились с презрением, на грани брезгливости — как к неизбежному и неустранимому злу.
Снабжение продовольствием русской армииНа этом фоне Е. Ф. Канкрин выделился очень быстро. Он умел изыскивать для солдат все необходимое даже в отчаянных условиях — например, во время отступления 1812 года. При этом у него не только сходился баланс, но даже вместо ожидаемых долгов еще и образовывалась экономия. Известно, что из средств, выделенных на кампанию 1812 года, он сумел сэкономить больше пяти процентов — немалые деньги для страны, разоренной пусть и славной, но от этого не менее изнурительной войной.
Эти заслуги быстро сделали Канкрину общероссийское имя: в 1811 году он лишь помощник генерал-провиантмейстера, но в 1812 году — уже генерал-интендант
Правда, и те и другие вынуждены были иметь дело с крайним педантизмом и прижимистостью казначея. В Петербурге понимали, что мародерство не делает чести армии-победительнице. А потому старались оплатить издержки, понесенные местными жителями на снабжение русских войск. Местные власти частенько этим злоупотребляли и за одни только поставки продовольствия во время Заграничного похода затребовали фантастическую сумму, почти равную общему бюджету военной кампании 1812 года.
Канкрин не стал отказываться от оплаты. Вместо этого он принялся за обширную ревизию счетов. И по ее итогам сумма подтвержденных расходов сократилась ни много ни мало в шесть раз. Стоит ли удивляться тому, что за заслуги на чисто финансовом поприще Канкрин к 1826 году получил высшее воинское звание генерала от инфантерии. Старше его по званию в армии был только фельдмаршал П. Х. Витгенштейн[3].
В целом это можно было считать вершиной карьеры. Однако для Канкрина она только начиналась.
Министр финансов
Е. Ф. Канкрин принял должность министра финансов у графа Д. А. Гурьева[4] в 1823 году. Последнего, вопреки посмертной репутации, не стоит считать совершенно бездарным, однако его способности и в самом деле далеко не соответствовали высокому посту. Обожаемый при жизни придворными вельможами, потомкам он запомнился по большей части только лишь одноименной кашей, заслугу в создании которой ему приписывают.
На излете правления Александра I (1801—1825)[5] русские финансы пребывали в расстройстве. И Наполеоновские войны были лишь отчасти тому причиной: общее несовершенство государственного управления и укорененная привычка к казнокрадству накладывались на обременительные сословные привилегии, самой тяжкой из которых было крепостное право. Сырьевая экономика, вопреки мечтам Наполеона, по счастью не пребывала в самоизоляции, но промышленность остро нуждалась в развитии. Бюджетный дефицит был естественным спутником всех этих симптомов.
Первым делом Канкрин занялся счетоводством и поступательным совершенствованием финансовой отчетности на всех уровнях. Показательно, что в этом начинании он сам вызвался быть примером.
Известна история, когда Николай I
Отношения императора и министра финансов вообще были нетипичными. Николай I ценил Егора Францевича и прощал ему прямоту суждений. В воспоминаниях самодержца о годах сотрудничества есть, например, такой эпизод: «Придет ко мне Канкрин, сядет у камина, вытянет ноги к огню[6] и на все идеи мои только одно повторяет: нельзя, Ваше Величество, нельзя — денег нет». Канкрин, со своей стороны, не только всецело отдавался работе, но и излагал государю все без прикрас. И нечасто император позволял себе выказывать тем свое неудовольствие.
Главные преобразования
Николай Павлович и Егор Францевич и в самом деле неплохо сработались. Министр финансов совершал преобразования строго в духе той политики, которую проводил в стране император.
Так, Минфин подготовил, а затем провел обширную монетарную реформу, известную в обиходе как «серебряный стандарт». Для того чтобы превратить рубль в твердую валюту, из оборота постепенно были выведены ассигнации — а нужно сказать, что во второй четверти XIX века металлический и бумажный рубль различались по своей покупательной способности более чем в три раза, что отнюдь не благотворно сказывалось на финансовой ситуации.
Металлические деньги с твердым курсом Канкрин считал основой стабильной финансовой системы. Он вообще был одним из ярких представителей той русско-немецкой экономической школы, которая в XIX веке отстаивала консервативную точку зрения на экономику и финансы в дискуссии с либеральной английской экономической школой, отцом которой считался Адам Смит[7].
Ситуация с ассигнациями в русских финансах была настолько запущенной, что одномоментного перехода к металлическому рублю не получилось бы в любом случае. В итоге реформа заняла пять лет. Сначала в 1839 году была проведена девальвация ассигнаций, с тем чтобы привести их номинальный курс в соответствие с реальным на основании твердого соотношения с металлическим рублем. В следующем году в качестве альтернативы ассигнациям были выпущены государственные кредитные билеты, привязанные к серебру. Наконец, к 1843 году ассигнации были обменяны на кредитные билеты.
Параллельно Канкрин проводил политику таможенного протекционизма. По большому счету, до него таможенное дело находилось в зачаточном состоянии. И для современных ему экономических реалий слово министра было законом.
Законом в буквальном смысле слова — циркуляры Канкрина по таможенному делу, выпущенные в качестве ведомственных инструкций, были включены в Свод законов Российской империи, хотя статуса законоустановлений формально не имели. Но никакого другого регулирования таможни, кроме указаний министра финансов, в те времена просто не было.
Канкрин повышал таможенные пошлины на ввозимые товары глубокой переработки и этим, кстати, воспроизводил английский опыт начала Нового времени, когда в королевстве льготные условия для обработки сырья сочетались с высокими ввозными пошлинами на несырьевой импорт. Со временем это позволило Англии стать «мастерской мира», хотя поначалу английский народ заплатил за это немалую цену.
Сделать вторую «мастерскую мира» из России образца первой половины XIX века было очень непросто. Сначала необходимо было «вырастить» собственную промышленность, а затем обеспечить ее конкурентоспособность на мировых рынках. Канкрин вполне ясно понимал, что для этого требуется комплекс мер.
Прежде всего, он заметно упростил порядок открытия новых мануфактур. Являясь сторонником государственного протекционизма, он изыскивал финансирование для горного дела и овцеводства — то есть ровно тех отраслей, с которых начинала в то время модернизацию любая страна. Здания текстильных мануфактур, возведенных в то время, можно видеть в русских городах и по сей день.
Однако новые производства требуют и новых кадров. Канкрин ратовал за новую систему массовой подготовки инженеров и еще в самом начале николаевского правления выдвинул передовую для того времени идею создания в столице высшего технического учебного заведения для разночинцев. Этот технологический институт работает в Санкт-Петербурге по сию пору.
Наконец, понимая неспособность молодой российской промышленности на равных конкурировать с развитыми импортными производствами даже на собственном российском рынке, Канкрин затеял тонкую настройку ввозных пошлин. С одной стороны, он продвигал идею таможенного протекционизма с заградительными тарифами. С другой — он вполне ясно понимал и признавал, что пошлины должны быть высоки ровно настолько, чтобы обеспечить преференцию отечественным производствам, но при этом не закрыть рынок для иностранных товаров — ведь изоляция губительна для любой экономики, особенно же для экономики в пору ее становления.
В высоких таможенных пошлинах для министра финансов был еще и источник дополнительных доходов для бюджета. Причем доходов, которые оплачиваются из средств высших сословий. Ведь традиционная парадигма того времени была чужда представлениям о социальной справедливости, и основной объем налогового бремени несли наименее имущие классы.
Е. Ф. Канкрину не удалось полностью избавиться от этого пережитка. Но даже вводя новые налоги, он следил за тем, чтобы по возможности они не ухудшали положение самых бедных подданных. Например, в самом начале своей работы на посту министра он снизил налог на соль и отменил внутренние судоходные пошлины (условный аналог современного акциза на бензин) — ведь эти сборы в конечном счете отражались на ценах почти всех продуктов. Основными плательщиками новых налогов должны были стать люди зажиточные или по крайней мере платежеспособные — так, был увеличен гербовый сбор и введен табачный акциз. Последний по тем временам считался кощунственным, но вот в XXI веке рассматривается как вполне эффективная мера по борьбе с курением.
Правда, в некоторых мерах Канкрина можно усмотреть и проявления архаичных подходов — будь то восстановление откупной продажи вина или расширение практики применения подушной подати путем распространения ее на неславянское население империи. И здесь самое время упомянуть о промахах выдающегося министра.
Что не свершилось
При всем описанном выше не стоит забывать о том, что большая часть деятельности Е. Ф. Канкрина пришлась на царствование Николая I. Это правление было неоднородным, и его подразделяют по меньшей мере на три различных по своему содержанию периода, но общим модусом все же можно назвать замену развития на консервацию существующего положения. И министру финансов с неизбежностью приходилось работать в рамках этой парадигмы.
Государство стремилось так или иначе контролировать все сферы жизни общества, и Канкрин на вверенном ему «участке фронта» прилагал усилия для сдерживания роста частного кредитного дела и вообще банков и сберегательных касс. Он предвидел неизбежное появление из банковской сферы частных капиталов, не зависящих от государства.
В вину Егору Францевичу вменяют и то, что он не смог рассмотреть потенциала железных дорог, считая их пустой забавой и поощрением человеческой праздности. На деле в XIX веке железнодорожное строительство стало одним из ключевых факторов ускорения промышленного и экономического развития. Так что железные дороги России все равно пришлось строить, и она неплохо с этим справилась во второй половине XIX века. Только начинать ей довелось с отставания от ведущих индустриальных стран, что называется, во втором эшелоне модернизации. И это дало о себе знать во время Крымской войны, вскоре после смерти Е. Ф. Канкрина.
Но каким бы досадным ни было поражение в той войне, главное фиаско русских финансов эпохи Канкрина все же в другом. Именно в период его руководства Министерством финансов появилась уникальная возможность провести долгожданную отмену крепостного права исключительно финансовыми инструментами. И возможность эта не была реализована.
Удивительно, ведь сам Егор Францевич еще в 1818 году, за пять лет до назначения на должность министра, разработал проект ликвидации крепостного права путем выкупа крестьян у помещиков, причем, что очень важно, выкупа с землей — за счет средств специализированного казенного банка. Этот проект вполне отвечал духу благих намерений Александра I. Однако дух правления Николая I был совершенно иным.
Николаевское отношение к крестьянскому вопросу — это ликвидация крепостного права, но когда-нибудь потом. Вместо отмены крепостного состояния при Николае I крестьяне получили лишь послабление зависимости. Да и то послабления эти столкнулись с саботажем со стороны дворянского сообщества.
На смену кустарным промыслам приходили передовые фабрикиЗдесь стоит вспомнить о том, что, получив свободу действий еще в середине XVIII века, русское дворянство заимело вдобавок к ней соблазнительный, но опасный подарок — полную безнаказанность по отношению к крепостным крестьянам. Екатерина II
Неполный век такого существования имел закономерным итогом совершенное нравственное разложение помещичьего сословия. Для разговора о финансах важно то, что к концу второй четверти XIX века большинство помещичьих земель были заложены в казне: помещики просто пропили их, проели и проиграли друг другу в карты. Оставалось лишь забрать эти деньги в казну за долги, а потом выкупить оставшиеся у помещиков земли и крестьян по плану 1818 года. Но сделано этого так и не было. Впрочем, не совсем справедливо было бы возлагать вину за это на одного лишь Канкрина.
В глазах современников и потомков
Современники не жаловали деятельного министра финансов. Припоминали ему и иноземное происхождение, и непонятные реформы. В архивах Третьего отделения императорской канцелярии, проще говоря в жандармерии, сохранился такой доклад: «Купечество разделяет мнение помещиков и жалуется на понижение торговли товарами местного производства, как-то кожами и т. д.: они недовольны тем, что правительство не приходит на помощь частным лицам, не создает для них условий, необходимых для улучшения положения вещей, и что при г. Канкрине делом ведают несколько иностранцев, действующих в пользу англичан».
В сущности, Егор Францевич столкнулся с тем же, с чем сполна столкнется Россия в первые годы XX века: стремительный рост промышленности оставлял за боротом тех, кто не освоил передовых средств производства. На смену кустарным промыслам приходили передовые фабрики, а кустари оказывались не удел, превращаясь из уважаемых ремесленников в сообщество недовольных преобразованиями.
В случае же с реформами Канкрина даже в отсутствие столь же стремительного промышленного развития имело место еще более глубокое противоречие. С одной стороны, протекционистскими таможенными тарифами и отчасти государственными инвестициями стимулировалось фабричное производство. Но с другой — для промышленной продукции просто не было рынка сбыта. Страна, разоренная крепостным правом, да еще и обязанная платить немалые налоги, просто не имела свободных средств для формирования сколь-нибудь обширного спроса на продукцию.
Впрочем, уже следующим поколением экономистов этот опыт был учтен, и Россия получила возможности для развития вместе со свободой личной и предпринимательской, а также с появлением действительных социальных лифтов. И вот тогда-то потомки высоко оценили николаевского министра финансов, создав ему славу лучшего министра финансов Российской империи.
Промахи Е. Ф. Канкрина были забыты, а его успехи стали отправной точкой для нового развития. Так, опыт введения серебряного рубля через полвека был использован сильно окрепшими к тому времени российскими финансами для введения уже золотого стандарта. Рубль стал не просто стабильной, а свободно конвертируемой валютой, и творцы этой реформы называли себя последователями Канкрина. А введенные им в оборот государственные кредитные билеты — это те самые бумажные деньги в купюрах, которыми мы пользуемся по сей день.
[1] Абрам Израилевич Перетц
[2] Граф Иван Андреевич Остерман
[3] Граф, с 1834 года светлейший князь Петр Христианович Витгенштейн
[4] Граф Дмитрий Александрович Гурьев
[5] Здесь и далее годы правления.
[6] Тут нужно заметить, что Егора Францевича рано стал донимать ревматизм.
[7] Адам Смит